30 лет со дня падения Берлинской стены: что празднуем?

В своей статье на портале Contrepoints политолог Александр Массо обращает внимание на результаты опроса, свидельствующие о том, что жители стран Центральной и Восточной Европы, ранее входивших в социалистический блок, относятся к капитализму и либерализму положительнее, нежели граждане западных стран:

«Основной фактор, объясняющий этот оптимизм Центральной Европы, заключается в том, что за десятилетия, последовавшие после распада социалистического блока, все эти страны успешно провели широкомасштабные либеральные реформы. Сегодня там больше экономической свободы, чем во Франции. Даже так называемые 'популистские' партии, пришедшие к власти в Польше, Венгрии и Чехии, не смогли уничтожить дух свободы, оживший там после падения Берлинской стены. Большинство населения этих стран по-прежнему отдаёт себе отчёт в том, что свободная рыночная экономика - это залог благосостояния.»

Тот факт, что Польша и Венгрия ныне семимильными шагами движутся к авторитаризму, Jornal Económico объясняет тем, что в ментальности народа ничего не поменялось:

«Десятилетиями люди Восточной Европы жили в условиях пропагандистских режимов, выживание которых зависело от создания некой 'реальности', которая на самом деле существовала лишь в лживом нарративе пропаганды. ... В таких странах, как Польша и Венгрия, люди ловятся на удочку политиков, прибегающим к подобным методам и трюкам, - ведь десятилетия, прожитые в условиях пропаганды и тоталитарного режима, приучили их к тому, чтобы ничему не доверять. Парадокс заключается в том, что теперь они готовы поверить в самую нелепую и очевидную ложь, посчитав её достоверной и убедительной. ... Ментально большая часть населения Польши и Венгрии до сих пор живёт по ту сторону эдакой 'психологической Берлинской стены'.»

Социолог Марк Эльхардус на страницах De Morgen вспоминает о завышенных и нереализованных надеждах:

«Сегодня, тридцать лет спустя, в глаза прежде всего бросается то, сколь наивными были тогдашние ожидания. ... Падение стены считалось доказательством конца истории, того, что весь мир перейдёт к рыночной экономике и к либеральной демократии, а национальные государства утратят своё значение. Сегодня кажется невероятным, что люди действительно могли в это верить. Прошедшие тридцать лет были далеко не лучшими. Стабильность исчезла практически везде и во всём. Однако эти годы многому нас научили. Мир стал взрослее. И, как ни крути, нынешняя молодёжь, озабоченная вопросами защиты климата, - это точь-в-точь тогдашние студенты Восточного Берлина: и те, и другие борются за менее истеричное и более умеренное общество.»

Люди, в 1989 году выходившие на улицы, мечтали о более сильной Европе, - таким наблюдением делится газета Latvijas Avīze:

«Канцлер Меркель каждый год ездит с визитом в Пекин. Эмманюэль Макрон, её коллега из Елисейского дворца, следует её примеру. Однако в вопросе торговли с Китаем им так и не удалось выторговать преимуществ - что, собственно, и было непосредственной и единственной целью всех этих поездок. В отношениях с Россией европейская дипломатия также проигрывает по всем фронтам. Ведь Берлин и Париж делают ставку на продолжение проекта Северного потока-2. Кроме того, Берлин последовательно блокировал возможность вступления Украины и Грузии в НАТО, которая некогда обеспечила защиту демократии в Западной Германии. Ну и в довершение всего, как мы знаем, возглавляемое Хайко Маасом [Внешнеполитическое] ведомство не рекомендовало признавать Голодомор геноцидом.»

Ставка Москвы на противоречия между западными и восточными землями Германии вряд ли окупится, считает издание Коммерсантъ:

«России не стоит злорадствовать над немецкими проблемами и искать в них доказательства 'упадка Запада'. Общественный консенсус по ключевым политическим вопросам в Германии гораздо шире, чем может показаться со стороны. Стены в головах гораздо ниже, чем была в реальности Берлинская стена, и преодолевать их можно без смертельной угрозы со стороны пограничников. Призывы же АдГ к пересмотру санкционного режима с Россией прежде всего являются частью отрицания политического наследия Ангелы Меркель, а не проявлением бескорыстного альтруизма в адрес Москвы.»

Несмотря на рост правого популизма, и сегодня имеются движения, опирающиеся на ценности того времени, пишет издание Upsala Nya Tidning:

«В многих странах ветераны 1989-го года объединяются с молодыми людьми, которых тридцать лет назад ещё даже на свете не было, - ради защиты демократических ценностей. В Чехии ширится студенческое движение, а в Польше демократические силы, вопреки победе партии ПиС, продолжают свою борьбу. Президентские выборы в Словакии в марте этого года также показали, что всё возможно.»

В своей статье, вышедшей на английском и русском языках (в журнале Time Magazine и Новой газетесоответственно), экс-президент СССР Михаил Горбачёв говорит о том, что новой единой Европы так и не удалось создать:

«[Г]лавную роль [тогда, в 1989 году] сыграл народ, два народа. Немцы, которые решительно и, самое главное, мирно заявили о своей воле к национальному единству. И, конечно, русские, которые проявили понимание чаяний немцев. Поверили, что сегодняшняя Германия в корне отличается от прежней, поддержали волю немецкого народа. ... Тогда мы подвели окончательную черту под холодной войной. Нашей целью была новая Европа, Европа без разделительных линий. Но пришедшее нам на смену поколение лидеров не смогло реализовать эту цель. В Европе не была создана современная архитектура безопасности, надежный механизм предотвращения и урегулирования конфликтов. Отсюда те болезненные проблемы и конфликты, от которых наш континент страдает сегодня.»

За последние тридцать лет на территории Центральной и Восточной Европы демократия 'мутировала в восточном направлении', замечает издание Dennik N:

«Мы так и не смогли объяснить поколениям, выросшим после смены режима, что же хорошего в демократии. Поэтому мы так и застряли на полпути между Византией и Западом. Наши граждане голосуют и за демократов, и за тиранов. Бесхарактерность, нерадивость, ненависть и коррупция стали чем-то совершенно обыденным. Мы соорудили эту своеобразную 'смесь' - и нарекли её 'восточноевропейской мутацией демократии'. ... А в 1989 году Запад был для нас светом в конце туннеля. Мы хотели стать как они! Но, к сожалению, за это время Запад также деформировался - к власти там пришли такие люди, как Трамп и Джонсон.»

Идеализация прошлого имеет место даже в экономически мощной Германии, пишет Večernji list:

«Режим в ГДР, вне всякого сомнения, носил репрессивный характер, но всё же имел определённую привлекательность. Западным немцам не понять того, что не всё в ГДР было лишь чёрным и серым. ... Да, зарплаты были низкими, вместо мерседесов и опелей люди ездили на трабантах и вартбургах, но и у тамошней жизни имелись свои светлые стороны. Никто не переживал по поводу работы или о том, получит ли он зарплату, так как вероятность того, что его предприятие обанкротится, равнялась нулю. ... Получается, что даже Германию - самую развитую страну Европы - настиг тот же синдром, что наблюдается и в других странах бывшего коммунистического или социалистического лагеря, а именно: синдром ностальгии.»

Газета Ведомости пишет о том, что сегодня российское правительство само возводит стены вокруг своего народа - на сей раз виртуальные:

«Антизападная пропаганда подконтрольных государству СМИ создает образ врага и осажденной крепости в сочетании с поиском внутренних врагов, когда недовольство ситуацией в стране объясняется внешним вмешательством. Предпринимаются попытки блокировать граждан не физически, но информационно, создать условия для изоляции российского сегмента интернета от глобальной сети. ... Одновременно Кремль стремится вернуть биполярный мир, вернуть себе статус альтернативного центра влияния за счет традиционалистов всего мира, недовольных глобализмом и ролью США в мировой политике.»

Популистские силы добились успеха, выступая против подражания Западу, а теперь сами скатились в серьёзный кризис, - таким наблюдением делится издание Le Point:

«Успешное экономическое развитие способствует дальнейшему процветанию демократических идеалов - прежде всего в крупных урбанистических центрах. ... В этом году мы увидели множество доказательств того, что гражданское общество всё ещё живо. В Словакии на пост президента избрана представительница либеральной оппозиции. В Чехии прошли широкомасштабные демонстрации против коррупции в эшелонах власти. Объединившись, женщины Польши смогли предотвратить дальнейшее ужесточение закона об абортах. Прошедшие в мае выборы в Европарламент показали, что популисты повсеместно теряют свой рейтинг. Таким образом, через тридцать лет, прошедших с момента революции 1989-го года, контрреволюционные силы уходят в глухую оборону.»

Издание Dagens Nyheter анализирует усиление националистических партий в таких странах, как Польша, Венгрия, а также ряде федеральных земель Германии, ранее входивших в ГДР, - и приходит к следующему выводу:

«Коммунисты очень любят поговорить о том, какие они интернационалисты. ... Однако на практике коммунизм - особенно в версии Сталина и Мао - характеризуется значительной ориентацией на националистические представления и совершенно конкретную националистическую политику. Те ритуалы и институты, которые в ФРГ считались навсегда скомпрометированными национал-социализмом, в ГДР продолжали существовать под защитой красных знамён и провозглашённого 'антифашизма': парады, культ личности, молодёжь в униформе, а также вездесущая политическая полиция.»

В своём блоге на сайте Le Temps журналист Франсуа Шаллер пишет о том, что объединение Германии никак не поспособствовало сотрудничеству в Европе - скорее, наоборот:

«Европейское сообщество упустило свой последний шанс пойти курсом эгалитарного федерализма, в котором оно так нуждалось. Вместо этого Европа превратилась в посмешище для всего мира: 'уникальное объединение государств' - как это официально называется. Это не федерация и не конфедерация, и даже не зона свободной торговли - нет, ничего из вышеперечисленного, зато нечто более творческое и возвышенное - вполне в духе европейского гения: расширенная, ориентированная на евро - и едва сбалансированная германо-французская Европа, управление которой осуществляется с помощью телефонных звонков между президентом Франции и канцлером Германии, с помощью германо-французских саммитов и заседаний Совета ЕС, и всё это - в показном единстве и согласии.»

Spiegel Online напоминает о том, что объединение Германии могло пойти и другим путём:

«В то время 42 процента граждан ГДР были за то, чтобы иметь собственную конституцию, 38 процентов - за новую, общегерманскую конституцию, и лишь девять процентов - за то, чтобы просто перенять Основной закон ФРГ. Велись ожесточённые споры о том, должно ли объединение проходить согласно Статье 23 Основного закона (вступление новых земель, при котором Конституция остаётся неизменной) - или согласно Статье 146 (разработка новой общегерманской конституции). ... Однако вскоре за все рычаги взялся Бонн, который и настоял на том варианте, который считал правильным. Возможно, так оно и было, этот шаг был верен - и ему не было альтернативы. Вопрос этот, однако, в ходе празднования годовщины объединения практически не поднимается - ни на уровне политики, ни в СМИ.»

Жители Центральной и Восточной Европы всё ещё не знают, что такое демократия, - такое мнение на страницах издания Denik N высказывает политолог Иржи Пеге:

«В то время как большинство не желает возвращения во времена, предшествовавшие 1989 году, результаты выборов и опросы общественного мнения однозначно указывают на то, что в посткоммунистическом пространстве идентификация с ценностями либеральной демократии находится на крайне низком уровне. Сложности, с которыми ныне сталкивается демократия в Чехии, в первую очередь спровоцированы теми, кто при прежнем режиме составлял молчаливое большинство. ... Значительная часть этих людей так и не стала настоящими демократами. ... Как только возникли первые значительные трудности, они тут же вернулись к рефлексам, усвоенным ими при старом режиме - включая восторги по поводу 'сильной руки'.»

По мнению издания Večernji list, в Хорватии перемены так и не нашли своего завершения:

«Тридцать лет спустя Хорватия представляет собой странную смесь из либеральной демократии, свободной рыночной экономики, социализма, самоуправления, политики государственного вмешательства - и заскорузлой, авторитарной партийной структуры. Нередко можно услышать вопрос: когда же Берлинская стена, наконец, падёт и в Хорватии? Да, мы вышли из эпохи социализма, но лишь одной ногой - правой. Левая же застряла там, где была. ... Проблема в том, что людям не достаёт духа предпринимательского авантюризма и желания идти на риск, они предпочитают массово оседать на государственной службе и спокойненько досиживать там до пенсии. ... Итог: тридцать лет спустя Хорватия плетётся в хвосте Европы. Когда же грядут перемены?»

Тридцать лет назад пала не только Берлинская стена: по мнению издания La Vanguardia, под угрозой оказался сам институт социального государства как такового:

«Сценарий, разворачивавшийся после падения стены, обострил кризис, который в послевоенной Европе переживал институт социального государства. Теория невмешательства со стороны государства, которую в середине 70-х годов проповедовали неолиберальные теоретики Чикагской школы и лауреат Нобелевской премии Милтон Фридман, нашла в новой Европе благодатную почву для развития. Она стала угрозой старой экономической и общественной модели, а также и политике европейской социальной демократии. Спустя тридцать лет после того, как жители Восточного Берлина разрушили Берлинскую стену, Германия и Европа снова стоят перед выбором. А выбирать - между теми, кто лелеет возвращение в мрачное прошлое, - и теми, кто, вопреки всем препятствиям, намерен двигаться к свободному обществу.»

По мнению газеты Le Monde, тот факт, что ныне во главе бывших государств Восточного блока стоят антилиберальные политики, не означает автоматически, что революция 1989-го года потерпела крах:

«Кто мы такие, чтобы судить? Мы - это те, кто предложили модель. Модель, которая долгое время функционировала, но при этом проявила все свои слабые места задолго до того, как на горизонте замаячил Орбан. Ведь её недостатки стали очевидны уже в ходе жестокого кризиса 2008-го года. Это модель, пребывая в сытости и довольстве, не смогла раскрыть свой творческий потенциал и проявить решимость, требуемые для обновления, - и в итоге привела к власти Дональда Трампа, Бориса Джонсона и Маттео Сальвини. Нет, революция 1989-го не потерпела поражения, и история на этом не закончилась. Если взяться за дело правильно, она может послужить новым началом истории.»

Süddeutsche Zeitung удивляет тот факт, что на события, предшествовавшие падению Берлинской стены, обращается так мало внимания:

«Те дни в октябре 1989-го года сыграли решающую роль в победе над диктатурой, царившей на протяжении 40 лет. Руководство ГДР не решилось отдать приказа открыть огонь, и страх испытывали уже не демонстранты, но власти. Лишь по этой причине всего месяц спустя граждане ГДР смогли взять приступом Берлинскую стену - и даже станцевать на ней. Единству Германии предшествовала свобода. Она стала победой всей - тогда ещё разделённой пополам - страны. Берлинская стена пала 9-го ноября. Но сама революция произошла в октябре. Этот факт в Германии не отмечается - предпочитают праздновать финал.»

За демократию надо сражаться - даже на фоне того, что этот строй не идеален, - такое мнение высказывает The Evening Standard:

«Европа, в которой мы живём, с большим трудом пытается соответствовать своим идеалам. Люди, в своё время рисковавшие многим на улицах Восточной Европы, а ныне рискующие в Гонконге, твёрдо убеждёны в том, что открытое общество - куда лучше общества, строящегося на основе вражды. Людьми двигала и движет вера в то, что демократия - даже при том, что невозможно предсказать, как далеко она заведёт! - лучше паралича закрытого общества. Риск, на который шли тогда, 30 лет назад, рядовые участники протестов, стоил того - и это остаётся справедливым до сих пор, - несмотря на все провалы и поражения, случившиеся с той поры.»

Спустя 30 лет после падения Берлинской стены границы в Европе и во всём мире снова укрепляются, - с сожалением отмечает Latvijas avize:

«Впрочем, из-за негативных коннотаций теперь говорят не о стенах, а о заборах, барьерах и оборонительных системах. Благодаря современным системам наблюдения и контроля эти ограждения преодолеть куда сложней, чем Берлинскую стену. В 1989 году Венгрия стала первой социалистической страной, открывшей границу с Австрией. Сегодня эта страна сама возвела ещё менее преодолимый барьер - на границе с Сербией. Иные ограды существуют в виде колючей проволоки: между Израилем и Палестинскими территориями, Болгарией и Турцией, балтийскими странами и Россией, Абхазией и Грузией. И не будем забывать о Трампе и его стене на границе США и Мексики. ... Однако история человечества доказала, что такие искусственные барьеры - всегда временны.»

Восточная и Западная Германия, по сути дела, до сих пор разделены, - таким наблюдением делится газета La Vanguardia:

«Существует множество причин, по которым Восточная и Западная Германия чувствуют себя разделёнными. Неравенство - огромно, об этом свидетельствуют результаты исследования, проведённого мюнхенским Институтом экономических исследований. Они показывают, что по уровню жизни восточные федеральные земли смогут догнать западные лишь спустя несколько десятилетий - если это вообще произойдёт. Многие немцы, особенно на востоке Германии, бедны, хотя и живут в одной из мощнейших экономических держав мира. Это - драматично и парадоксально. К тому же сейчас появились первые признаки рецессии. ... За три десятилетия после объединения страна так и не сумела преодолеть неравенство.»